Неточные совпадения
На этом гробе, на этом кладбище разбрасывался во все стороны равноконечный греческий крест второго храма — храма распростертых рук,
жизни, страданий, труда. Колоннада, ведущая к нему, была украшена статуями ветхозаветных лиц. При входе стояли пророки. Они стояли вне храма, указывая путь, по которому им идти не пришлось. Внутри этого храма были вся
евангельская история и история апостольских деяний.
Ее мучила потребность осуществления
евангельского христианства в
жизни.
Он, во всяком случае, всегда стремился к осуществлению христианской правды не только в
жизни личной, но и в
жизни общественной и резко восставал против дуализма, который признавал
евангельскую мораль для личности, для общества же допускал мораль звереподобную.
Он до последней крайности обострил противоречие исторического христианства, конфликт
евангельских заветов с языческим отношением к
жизни в мире, к
жизни обществ.
Никто, за исключением отдельных святых или чудаков, даже не пробует строить свою
жизнь на
евангельских началах, и все практически уверены, что это привело бы к гибели
жизни, и личной, и общественной, хотя это не мешает им теоретически признавать абсолютное значение за
евангельскими началами, но значение внежизненное по своей абсолютности.
А
жизнь шла своим чередом, загромождая путь к славе бесплодным камением и
евангельскими терниями.
Молодой неокрепший организм так быстро реагирует в таких случаях, и пламя
жизни потухает, как те светильники, в которые
евангельские девы позабыли налить масла.
Результаты, однако, скоро показали, что лепта, добываемая Софьею Карловною через обтягивание материей всяких, дождевых и летних, зонтиков, совсем и не была даже такою ничтожною лептою, чтобы ее не было заметно в домашней корване; а главное-то дело, что лепта эта, как грош
евангельской вдовицы, клалась весело и усердно, и не только радовала Иогана-Христиана Норка при его счастливой
жизни, но даже помогала ему и умереть спокойно, с упованием на бога и с надеждой на Софью Карловну.
Но благодатная
евангельская мораль раскрывается в потрясениях
жизни, в важных и значительных событиях, к которым закон неприменим.
Строгость к себе и снисходительность к ближнему — вот истинно христианское,
евангельское отношение к
жизни.
Евангельская этика основана на бытии, а не на норме, она
жизнь предпочитает закону.
Евангельское добро и заключается в том, чтобы не считать добро верховным началом
жизни, а считать человека таким началом.
Трудно, почти невозможно применить
евангельскую абсолютность к человеческой
жизни, к
жизни общества, к истории, где все во времени и относительно.
Тогда абсолютность
евангельского учения о
жизни делается непонятной и неосуществимой.
Но
евангельское откровение о Царстве Божьем неприметно, сокровенно, внутренне внесло перемену во все сферы
жизни, изменило самую структуру человеческой души, вызвало новые эмоции.
И
евангельское откровение о Царстве Божьем для всей этой строящейся в порядке закона
жизни есть катастрофа, есть апокалипсис и страшный суд.
Благодатная сила, исходящая от
евангельского откровения, освобождает людей от терзающего их страха, самолюбия, властолюбия, от не знающей утоления похоти
жизни.
— Маша! Я не нужен тебе. Отпусти меня. Я пытался участвовать в вашей
жизни, внести в нее то, что составляет для меня всю
жизнь. Но это невозможно. Выходит только то, что я мучаю вас и мучаю себя. Не только мучаю себя, но и гублю то, что я делаю. Мне всякий имеет право сказать и говорит, что я обманщик, что я говорю, но не делаю, что я проповедую
евангельскую бедность, а сам живу в роскоши под предлогом, что я отдал все жене.
И в аскезе нет радости
евангельской благой вести о Царстве Божьем как совершенно новой
жизни, освобожденной от тяжести мира.
Ложный, не
евангельский уклон в понимании любви и духовной
жизни можно найти в духовно-аскетической литературе.
Как религиозно примирить творческие ценности
жизни с единоспасающей и абсолютной ценностью
евангельской вести о спасении и искуплении через Христа — Спасителя и Искупителя?
Во всех попытках, как церковных, так и внецерковных, по-евангельски, новозаветно оправдать, осмыслить все в
жизни, обосновать все ценности
жизни чувствуется какая-то натяжка, какое-то насилие над Евангелием, какое-то произвольное внесение в Евангелие ценностей иного мира [Необходимость освободить абсолютность
евангельского духа от относительных ценностей мира в последнее время прекрасно сознают М. М. Тареев в своих «Основах христианства» и кн. Е. Трубецкой в интересном труде «Миросозерцание Вл. С. Соловьева».
Евангельское чувство
жизни не хозяйственное и не государственное, в нем нет отяжеления в грехе — в нем облегчение в искуплении.
И это откровение человека в моральном творчестве — всегда индивидуально-качественное, а не серединно-общее, где-то воссоединяется с моралью
евангельской, с моралью св. Франциска, с индивидуальной поэзией новозаветной
жизни, не знающей закона.
Все всегда считали
евангельскую мораль непригодной для
жизни с ее заботами об устроении и безопасности.
Теперь время реализации в
жизни евангельской истины.